Время и судьба юных гениев(К 200-летию со дня рождения М.Ю.Лермонтова)

­                 ...Всё-таки очень особое это время - первая половина XIX  века. Никогда - ни до, ни позже - в Европе не рождалось такое количество деятелей культуры, которые проявляли свой гений в очень раннем возрасте и фатально рано, иногда очень рано, уходили из жизни. Байрон и Новалис, Словацкий и Петёфи, Гауф и Шампольон, Кинтана и Бараташвили, Жерико и Арриага, Китс и Петар Негош, Грибоедов и Пушкин... Среди них занимает своё место и Михаил Лермонтов, написавший в 16 лет стихотворения "Ангел", "30 июля(Париж)" и "Предсказание", в 18 лет - "Парус", в 22 - "Маскарад" и "На смерть Поэта",  окончивший свой земной путь в неполные 27.
                "Потерянное поколение", к которому принадлежал Лермонтов, заставший во взрослой жизни самый разгар николаевского "морового поветрия", проявляло себя в России не на поприще практических дел, а, главным образом, в художественном творчестве. Это общеизвестно. Причём это поколение уже было воспитано на героике и эстетике романтизма, прежде всего осенённой во всей Европе именем Байрона. Но второе поколение романтиков уже критически переосмысливало это воспитание, как Лермонтов, заявлявший: "Нет, я не Байрон, я другой...", и значительно усилило психологизм и романтизм своих творений,  значительно преображая литературный язык.
                Личность поэта была подстать тому времени и масштабам совершаемого в литературе, дисгармоничной и в то же время универсально талантливой - Лермонтов мог бы состояться и как художник, и как музыкант и композитор. И в то же время гениальные стихи Лермонтова стали общеизвестными, по существу, лишь на протяжении последних трёх лет его жизни (не считая "На смерть Поэта") и по-настоящему оценёнными лишь после гибели (вспомним: к Пушкину слава пришла впервые в 16 лет, достигла прижизненной вершины во времена "южных поэм", а в последние годы жизни заметно спАла). Пушкин и в годы правления Николая сохранил радостное видение жизни, гармонию и душевный покой. Лермонтов с самого начала воспринимается как полная противоположность - беспокойство, грусть, доходящая до вселенской печали, ядовитый сарказм и сожаление о безвременьи, в которое попало его поколение.  При всей разнице конкретной обстановки в разных странах, можно найти много общего с Лермонтовым у таких его современников (условно говоря, второго поколения романтиков), как Петёфи в Венгрии,  Словацкий в Польше, и даже у старшего современника, но достигшего вершины творчества в те же годы - Гейне, стихи которого, как известно, превосходно переложил Михаил Юрьевич. Не говоря уже о поразительной зеркальности судьбы Николоза Бараташвили, служившего зачастую в тех же местах, что и русский изгнанник на Кавказе, и , как считают, ни разу не встретившегося с ним. А вот с М.Ф.Ахундовым  Лермонтов встретился - по преданию, тот учил его азербайджанскому языку (называвшемуся официально татарским), работая переводчиком при генерал-губернаторе...
              Часто отмечают, что язык лермонтовской поэзии, хотя бы по сравнению с пушкинской, менее оригинален и наполнен тем, что может показаться некими "романтическими штампами". Но в общем контексте словесные обороты в стихах Лермонтова образуют совершенно оригинальный рисунок... Вспомним: "Печальный демон, дух изгнанья, летел над грешною землёй"... Или: "И скучно, и грустно, и некому руку подать..."  Эти "штампы", соединённые вместе, ни с чем не спутаешь! Может быть, бОльшая "доходчивость" лермонтовской речи приводила часто к тому, что в отрочестве и ранней юности, по воспоминаниям многих людей, Лермонтов привлекал больше Пушкина. (С автором этой статьи, впрочем, такого не было: как-то уж сразу и рано почувствовался Пушкин). Так или иначе, "лермонтовский след" читается у очень многих отечественных молодых и юных героев: вспомним, например, повести Гайдара, "Белеет парус одинокий" Катаева, "Динку" Осеевой. ..
                -------
             В России короткий период жизни Лермонтова пришёлся в основном (после 1825 года) на "глухое" время после восстания декабристов, когда литературные кружки и салоны, в основном в менее официальной, чем Петербург, Москве, стали островком свободной мысли. Как писал Герцен, "вынужденные молчать, сдерживая слёзы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли - и какие мысли! Это уже не были идеи просвещённого либерализма, идеи прогресса, - то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости".
            Отсюда - сознание раздвоенности мира, сумятица и отчаянный поиск идеала - того, что противостоит печальной действительности в стихах Лермонтова. Идеал этот ищется, как принято у романтиков, в далёких временах западноевропейского и русского средневековья ( а тут ещё и происхождение поэта подстать - среди его шотландских предков известный бард Томас Лермонт, причём сам Лермонтов ещё и придумывает как своего предка и испанского графа Лерму). Также цельность восприятия мира ищется в мире экзотическом.  Для Лермонтова это - прежде всего Кавказ, знакомый с детства; саму ссылку туда - на войну поэт воспринимал как средство укрыться от "всевидящего глаза, всеслышащих ушей" власть предержащих в России. Вадим Новгородский, боярин Орша, купец Калашников, Мцыри, Ашик-Кериб - все имеют "одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть". И сам поэт - мятущийся, неуживчивый, одержимый жаждой утвердить себя в этой неулыбающейся жизни, кажется, следовал до конца принципам своих героев.
            И везде Лермонтов стоит особняком. Один - на студенческой скамье, неожиданно выбирает юнкерскую школу вместо продолжения университетского образования; не спешит познакомиться с Пушкиным и так и не успевает это сделать; равнодушен к идейной полемике 30-ых годов, явно не записывается ни в западники, ни в славянофилы;экстравагантен в светском обществе; даже к гостеприимному Вяземскому в Остафьево не съездил, кажется, единственным из видных литераторов своего времени... В своём творчестве, при всей "вторичности" и цитатности языка (нам не всегда видной, потому что копия оказывалась чаще всего лучше оригинала и вытеснила его из памяти), Лермонтов  уникален - он не был ни учеником Жуковского, как Пушкин, превзошедший своего учителя, ни учеником самого Пушкина, а тем более слепком с него.
            В драматургии и прозе - то же самое. "Маскарад" - не повторение "Горя от ума", хотя и написан грибоедовским стихом. "Герой нашего времени", при расхожем сравнении Печорина с Онегиным, всё же - совсем оригинальный по композиции роман с перепутанной последовательностью действия.  Гоголь назвал роман "правильною, прекрасною, благоуханною прозою". Творческие замыслы Лермонтова, прерванные его гибелью, говорят о о том, что и дальше он шёл бы своей дорогой, не повторяя писавшего одновременно с ним Гоголя - в центре трёх задуманных романов должны были быть эпоха Екатерины II и пугачёвское восстание, война 1812 года, Кавказская война. Можно лишь догадываться о масштабе этих произведений, оставшихся в замыслах... Очевидно, что эти значительные эпические вещи были бы определённой ступенью в становлении критического реализма в отечественной литературе.
            Не так часто обращается внимание, что Лермонтов был даже моложе Белинского, Герцена и Гончарова (и ровесником Бакунина), то есть его сверстники полностью раскрылись уже без него... Значительнейший этап нашей литературы - сороковые годы XIX века, время складывания "натуральной школы", а далее - предреформенное и пореформенное время вполне могли быть представлены и фигурой зрелого Михаила Юрьевича. О том, как выглядела бы тогда наша культура и как ещё мог реализоваться гений Лермонтова, есть немало высказываний.
           Л.Н.Толстой: "Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский". "Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог!"
           И.А.Бунин: "Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы не погиб двадцати семи лет".
           Д.Л.Андреев: "Если бы не разразилась пятигорская катастрофа, со временем русское общество оказалось бы зрителем такого жизненного пути, который привёл бы Лермонтова-старца к вершинам, где этика, религия и искусство сливаются в одно".
            Впрочем, никто не знает, как бы это было. Ясно одно: мы не знаем, каким до конца был бы Лермонтов-прозаик и, возможно, Лермонтов-драматург, и удивительно, что в этих ипостасях поэт смог раскрыться раньше, чем сам Пушкин, и успел явить "Маскарад" и Печорина.
                --------
            Часто отмечают, что крупные даты Лермонтова приходятся на какие-то неудачные моменты в нашей стране. Впрочем, в XIX  веке этого не было - 50-летие гибели поэта в 1891 году было встречено широко, мемориализировались памятные места, появилась, например, известная статья В.О.Ключевского "Грусть". Роковым стал ХХ век - 100-летие со дня рождения Лермонтова было сразу после начала первой мировой войны, 100 лет со дня смерти пришлось на первые недели Великой Отечественной.  В спокойный 1964 год 150-летие со дня рождения Лермонтова выпало тем не менее на дни, когда "ушли" Хрущёва, а памятник в Москве открыли с опозданием - в 1965 году. (Автор этой статьи чуть было не стал "жертвой" того юбилея - едва не назвали Михаилом, но мама настояла на более редком имени, и не пришлось мне смущаться, пробуя писать стихи и будучи Михаилом Юрьевичем). 150 лет со дня кончины - это лето 1991 года, канун августовских событий... И нынешний юбилей, увы, пришёлся на явно не самый хороший год в истории России. Но и в такой сложный момент, как нынешний, голос Лермонтова заставляет нас чувствовать себя людьми, обладающими внутренним достоинством.
            Ведь в нынешний момент опять возникают вопросы и горькие замечания, чем-то похожие на то, что было в те времена - почему "богатыри" прошедших лет не смогли по-настоящему развернуть общество и дали сменить себя очередному сонму ничтожеств у власти? И опять молодёжь, как поколение Лермонтова, застаёт только крушение надежд и всеобщую апатию, и мучительно задаётся мыслями, может ли она  как-то себя проявить. Какой будет из этого выход - такой ли, как в предсмертном знаменитом лермонтовском стихотворении -
                Уж не жду от жизни ничего я,
                И не жаль мне прошлого ничуть.
                Я хочу отрады и покоя,
                Я б хотел забыться и заснуть.
                Но не тем, холодным сном могилы...
                Я б желал навеки так заснуть,
                Чтоб в груди дремали жизни силы,
                Чтоб дыша вздымалась тихо грудь...
             То есть, как написал в своей статье Ключевский, это то, что сам Лермонтов назвал фатализмом - типично российское "настроение, проникнутое надеждой,  но без самоуверенности, а только с верой". В XIX  веке это вполне соответствовало всё ещё неторопливому ходу истории. Даст ли наше время такую возможность жить с верой, прозябая, или придётся всё-таки воспитывать инициативу, "самоуверенность"? Может быть, девизом нынешнего юбилея может стать вопрос Лермонтова: "Проснёшься ль ты опять, осмеянный пророк?"