3 часть В начале жизни школу помню я…

­XIX век для России открыл «дней Александровых прекрасное начало» (А.С.Пушкин). Империя сделала еще одно движение в направлении реформ. Современные потребности развития страны диктовали и совершенствование образования. У трона оказались дальновидные, свободномыслящие люди – Новосильцев, Сперанский, воспитатель Александра I Лагарп, подошедшие весьма к этому радикально. «Воспитание приготовляет души будущих граждан к исполнению законов», – утверждал попечитель Московского университета М.Н.Муравьев, отец декабристов.

Школьный устав 1804 г. стал самым демократичным по сравнению с предшествующими педагогическими документами. Гимназий стало 32, появились новые университеты, ширилось число государственных, общественных, частных училищ и пансионов, доступ к настоящему образованию получали дети «нижних чинов» и даже крестьян. Уже и от приходских училищ требовали «доставлять детям земледельческого и других сословий сведения им приличные, сделать их в физическом и нравственном состоянии лучшими, дать им точные понятия о явлениях природы и истребить в них суеверия и предрассудки». Чин теперь может получить только образованный (причем, определенным образом) человек.

Наиболее удивительным для этого времени было появление особого типа образовательных учреждений – лицеев. Точнее, то, как подошли к этому нововведению. Лицеи задумывались как учебные заведения для детей, которых готовили к элитной государственной службе. Не пожалели усилий для привлечения туда лучших педагогов, составления наиболее передовых учебных планов и демократичных по сути уставов. Самый известный – Царскосельский лицей – стал явлением, нравственная величина которого ощущается в нашей стране до сих пор, и не только потому, что из первого же выпуска лицеистов вышел Пушкин.

«Единственное из закрытых учебных заведений того времени, которого устав гласил: “Телесные наказания запрещаются”», – подчеркивал в своих воспоминаниях лицейский товарищ Пушкина, декабрист И.И.Пущин. Поколение дворян, непоротых на службе, научилось свободно мыслить. Те же, кто был впервые непорот и в школе, очевидно, почувствовали эту внутреннюю свободу вдвойне. «Цари на каждом бранном поле – и на балу!» – это о них написала через сто лет Цветаева (а не «государевы рабы», как это было до конца XVIII в.).

Удивительно разностороннее и гармоничное образование лицеистов: от знакомства с основами физики, математики, философии до упражнений в выразительном чтении и стихосложении и до занятий гимнастикой, плаванием, фехтованием и верховой ездой. При этом – никакой зубрежки: основная форма общения наставников с воспитанниками – беседы и прогулки (как в древнем афинском Ликее). Наказания – не унижающие достоинство лицеистов и лишь за дело (и только одна запись в «черной книге» о серьезном проступке – известной пирушке с «гогелем-могелем»).

Конечно, так воспитывалось в те годы лишь несколько десятков человек. Подавляющее большинство дворянских мальчиков посещало гимназии и пансионы, отправлялось в различные училища или, чаще всего, обучалось дома, в усадьбе или городском особняке. Но с начала XIX в. духовное развитие детей, имевших для этого условия, происходило уже иначе при любых формах воспитания. Прежде всего становится все больше книг, доступных для детей – в домашних библиотеках, в книжных лавках, у офеней – «кочующих купцов». Если еще при Екатерине II дети и подростки, как правило, читали лишь часослов, псалтырь и какое-нибудь «Зеркало добродетели» вперемежку с «Бовой-королевичем», то теперь в их руки все чаще попадали «Робинзон Крузо», романы Филдинга, Смоллета и Ричардсона, труды Вольтера и поэмы Ломоносова, Хераскова, исторические сочинения от Геродота до Карамзина.

Появлялось все больше журналов и альманахов, в том числе и для детского чтения. Правда, С.Т.Аксаков, например, вспоминает, что за чтением какого-нибудь веселого рассказа в «Детском чтении» он предавался самым тоскливым мыслям. Но переводная «Детская библиотека» Шишкова ему весьма нравилась. Впрочем, еще более нравился «Анабасис» Ксенофонта, зачитанный до дыр, а в нем, конечно, то, что волновало любого нормального мальчика – сцены сражений и описания войска.

Такие предпочтения, между прочим, были у поколения, на юность которого пришелся 1812 год. Эти юноши еще вдохновлялись героическими «Россиадами» XVIII в. и патриотической поэзией «века Екатерины», когда «Державин и Петров героям песнь бряцали». Многие произведения при обязательном изучении мертвых и иностранных языков становятся доступны и в подлинниках, чаще всего – на латинском и французском языках.

Круг детского чтения следующего дворянского поколения очертил А.И.Герцен в «Былом и думах»: «Что ж я читал? Само собою разумеется, романы и комедии… Я сам был Керубино. Над “Вертером” плакал, как сумасшедший». Попадались и книги более новые – Шатобриан, мадам де Сталь, и, конечно, Байрон. Но в целом дети как бы «донашивали» то, что читали их родители в молодости. «Петры Великие» и «Россиады» уже исчезают из читательского обихода, как подметили современные литературоведы, подсчитывавшие упоминания тех или иных авторов в литературе. Достигнув юношеского возраста, это поколение «бросается» в романтическую литературу. И становится, не застав уже декабристов, «лишними людьми». (Онегин – их предшественник, это – поколение Печорина.)

Царскосельский лицей. Рис. А.Пушкина

«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь» – оценивал Пушкин образование молодых людей начала XIX в. Обычно домашнее или пансионное образование осуществляли пестро подобранные учителя, в том числе иностранного происхождения. К детям наряду с родными нянями и дядьками стало престижно приставлять «медам» и «мосье» (вариант – англичане, немцы). Роль же родителей в дворянской семье стала в это время, как правило, невелика. В раннем детстве важнее была, скорее, бабушка (как для Пушкина и Лермонтова). К родителям у детей часто – чисто житейская, чувственная привязанность, но воспитанию и развитию они обязаны гувернерам и учителям.

Новый, образный строй мышления начинает сказываться и на свободном времяпрепровождении, и на играх. «Чижика», бабки и «орехи» рано сменяют состязательное чтение стихов, буриме, «фанты» с выполнением творческого шутливого задания, причем вместе играют подростки и молодежь обоего пола. Одновременно усваиваются и правила светского обхождения с дамами. Такое «умное щебетание» совсем молодых людей в канун вторжения Наполеона описывает Данилевский в романе «Сожженная Москва». И через двадцать лет о том же – на даче Зинаиды в «Первой любви» Тургенева. (Глазами современного человека – почти «знатоки» из «Что? Где? Когда?», да еще на том же месте – в Нескучном саду!). А еще – детские балы у Йогеля…

И, между прочим, из всего этого получались люди с полным ощущением жизни, готовностью к любым физическим и нравственным испытаниям, жаждой самообразования и самосовершенствования (ведь и Онегин даже в состоянии депрессии начинает «читать без разбора» – да и без разбора ли? – Бейля, Руссо, Гиббона…). А Вяземский, прыгнувший с лодки в воду спасать тонущую будущую свою невесту? А сам Пушкин, запросто ходивший пешком с тростью в руке из Петербурга в Царское Село? А декабристы, большая часть которых выдержала рудники и жизнь в Сибири? Огромное чувство собственного достоинства и самолюбия – поэтому, между прочим, наибольшее количество дуэлей именно в первой половине XIX в. «Служить бы рад, прислуживаться тошно» – неподдельная позиция значительной части этого поколения.

Б. Пискунов. Благородный пансион при Царскосельском Императорском лицее

Для выходящих в жизнь до 1825 г. дендизм и хандра – преходящие явления молодости (хотя тут уже было разочарование определенным застоем в жизни страны после 1815 г.), а преобладает жажда деятельности, в том числе и государственной (к этому поколению относится и дипломат Тютчев, и будущий канцлер Горчаков – тоже лицейский товарищ Пушкина). Многое поправляли, смягчали в будущем в России именно дети времен «прекрасного начала» и Отечественной войны. Позднее жажда деятельности частично перейдет в пору безвременья, желание приключений и «охоту к перемене мест».

Однако, государство, однажды сформировавшее целое поколение, что подняло Россию на видное место в мире, вдруг спохватилось, увидев в зарождавшемся вольнодумии и мятежности духа угрозу привычным самодержавным и крепостным устоям.

Уже в годы деятельности тайных обществ следуют ограничения в выборе учебных программ университетов и лицеев, насаждается обязательное изучение богословия. А после восстания декабристов принципом официальной российской педагогики становятся слова ставшего министром просвещения С.С.Уварова: «Россия еще юна… Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее».

«Продление юности» означало отход от демократичных и вариативных форм обучения в сторону подконтрольности государству и подчинения всего и вся ранжиру. Новый школьный устав 1828 г. предписывал «каждому сословию свой уровень образования». Гимназии и пансионы должны были превратиться в закрытые дворянские учебные заведения. Разночинцам оставались городские училища и семинарии, крестьянам – приходские школы. Из высшего образования изгонялась философия и везде культивировалось религиозное образование в соответствии с появившейся вскоре уваровской триадой «самодержавие, православие, народность», определившей государственную идеологию.

Показательны такие нововведения при Николае I: появление формы в большинстве учебных заведений (до этого ее носили только в военных училищах или при параде) и преобразование высших классов воспитательных домов в обер-офицерские институты.

Такие нововведения не замедлили сказаться на отношении учащихся к школе и психологической обстановке внутри учебных заведений. Яркие воспоминания о перерождении царскосельского лицея оставил критик Н.В.Шелгунов, учившийся там в 1830-е годы.

Закрытые дворянские учебные заведения начисто утрачивали вольный дух и превращались в цитадели казенщины. С большей или меньшей степенью успеха это же внедрялось и в университеты, и в специальные училища. В то же время расширялась сеть школ для недворян – потребности времени учитывались и в период царствования Николая I. Именно в эти годы в духовных училищах, семинариях, классах для разночинцев учились и воспитывались будущие виднейшие общественные деятели и писатели «времени великих реформ». Оттуда они в основном вынесли возмущение атмосферой произвола и принуждения. Известнейший и яркий пример – «Очерки бурсы» Н.Г.Помяловского.

«В общество, – замечал Помяловский о времени своего детства, – мало-помалу проникло сознание – не пользы науки, а неизбежности ее… Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро…» Но что это было за учение? Зубрежка учебных книг и уроков дополнялась бесконечными придирками преподавателей, системой доносов среди самих бурсаков, верховодством так называемых «второкурсных» – великовозрастных неуспевающих учеников, оставленных на повторное обучение и составлявших «аристократию» бурсы. В порядке вещей оказались не просто телесные наказания, а истязание и издевательство: стояние на коленях в грязи во дворе или на парте, зуботычины, пинки. Той же монетой – издевательством и насмешками – своим учителям отплачивали ученики, тупо долбившим уроки и даже являвшимся на занятия в пьяном виде. Такая атмосфера отбивала саму охоту учиться. И это происходило не в каком-то захолустье, а в закрытом училище при Александро-Невской лавре в Петербурге.

Мало чем отличался и, например, пансион Кистнера в Москве, в который поступил учиться будущий историк Т.Н.Грановский. Профессор университета (!) развлекался на занятиях тем, что ставил отвечавших учеников на колени и стукал их указкой… При этом «хохоча, приговаривал: “Полудурье, дурак, скотина”. Вместе с ним хохотал весь класс… Никакого толкования, никакого изустного объяснения… мы не слыхали в классе», – вспоминал соученик Грановского – В.Селиванов.

Кажется, такое образование могло бы очень пагубно сказаться на самом образовательном уровне и развитии молодых людей. Но не одно это, к счастью, определяло уже формирование юношей в образованной среде. Начиналось оно с детской комнаты, становившейся уже обязательной для приличной квартиры и тем более особняка. Там хранилось все самое дорогое для мальчика – игрушки, снаряжение для прогулок или рыбной ловли, любимые книги, его детские рисунки, лубочные картинки, на смену которым в середине века пришли различные вырезки, аппликации, афишки и печатные билеты, наконец, альбомы с виньетками, посвятительными стихами и понравившимися строчками из книг. Альбом, а часто уже и дневник становятся самовыражением, исповедью.

Затем – рассказы воспитателей и родственников о жизни, необыкновенных событиях, о 1812 годе («Да, были люди в наше время!»), семейные предания. Наконец, дети и подростки просто набрасываются на чтение. Самые пытливые, такие, как Грановский или Добролюбов, рыщут по всем доступным библиотекам, для них приносят и старинные тома, и книжные новинки. Основу чтения составляет романтическая литература, а в более старшем возрасте – новые философские и социологические сочинения.

Школа по-прежнему стоит на методике XVIII в. – в лучшем случае опытное, практическое знакомство с миром. Читать же «лишние» книжки считается вредным (сам Николай в 1848 г. сделал замечание по поводу того, что его внуки читают «Фауста»: «Эта книга наделала революции»). Но мироощущение XIX в. – уже безусловно образное и книжное.

Первое отображение в русской литературе фантазийного мира, основанного на знакомстве с романами, можно увидеть в «Черной курице» – детском произведении А.Погорельского. Мальчик Алеша (его реальный прототип и адресат повести – юный А.К.Толстой) противопоставляет обыденному житью в пансионе свои сны с рыцарями и подвигами и сокровенное подземное царство, но его еще не понимают товарищи. Спустя семь-восемь лет Николенька в повести Л.Н.Толстого «Детство» уже играет со сверстниками в «Швейцарских Робинзонов», а сам маленький Лёва посвящает сверстников в тайну «зелёной палочки». Ещё через десяток лет Добролюбов придумывает с товарищами сложные ролевые игры «Китоврас» или «Наполеон».

В более старшем возрасте кумиры – герои Шиллера, Вальтера Скотта. Позднее воспитываются уже на Жорж Санд и Диккенсе и впитывают Пушкина, пока ещё – не «официального» классика, ни в коем случае не изучаемого в школе. Будоражат ум Гегель, Шеллинг, Тьерри, Милль…

Появляются страстные детские и подростковые увлечения – катание на лодке, коньки, прогулки верхом (вспомним Тургенева, переезжавшего верхом Крымский брод в Москве). Собираются жетоны, статуэтки, насекомые, а 13–15-летний Добролюбов коллекционирует записи пословиц и поговорок.

…Печально я гляжу на наше поколенье,

Его грядущее иль пусто, иль темно… – так оценивал своих сверстников М.Ю.Лермонтов. Действительно, во второй четверти века молодые люди считали себя «потерянным поколением», не заставшим времена «богатырей» XII в. и опоздавшим во времена других «каких-то богатырей» – декабристов. Государственная служба, военное дело не могли прельщать никого, кроме записных карьеристов и сформировавшихся бюрократов (тех «господ Молчалиных», эволюцию которых позднее показал Салтыков-Щедрин). Те, кто ощущал в себе внутреннюю независимость, шли в науку, в литературу, в журналистику, в педагогическую деятельность – туда, где всё же возможна была отдушина, проявление самостоятельного мышления, тогда как в официальных сферах преследовалось всякое мнение, отличное от официального. К детям дворян объективно приближались по степени участия к общественной жизни разночинцы, сами преодолевавшие образовательное и культурное отставание.

Наряду с ученической средой к середине XIX в. сложилась детская и подростковая субкультура, представлявшая собой как бы мир, живущий параллельно взрослому. Это уже поощряли такие педагоги, как В.Ф.Одоевский, ратовавший за самодеятельность ребенка, Н.И.Пирогов. И все это часто не благодаря, а вопреки государственному устройству, но означая приток в общество свежих, по-своему сформировавшихся сил, а значит – его поступательное развитие.

Литература

Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука. (Любое издание).

Герцен А.И. Былое и думы. Ч. I, II. (Любое издание).

Джуринский А.Н. Педагогика: история педагогических идей. М. : Педагогическое общество России, 2000.

Егоров Б.Ф. Н.А.Добролюбов (Биография писателя). М. : Просвещение, 1986.

Левандовский А.А. Время Грановского. М. : Молодая гвардия, 1990.

Муравьева О.С. Как воспитывали русского дворянина. СПб. : Журнал «Нева», «Летний сад», 1998.

Погорельский А.И. Черная курица. (Любое издание).

Помяловский Н.Г. Избранное. М. : Советская Россия, 1980.

Пущин И.И. Записки о Пушкине. (Любое издание).

Толстой Л.Н. Детство. (Любое издание).