Бартенев, Эдгар Гинерович, 1966 г.р. Русские поэты. Казань-Санкт-Петербург

­­­Колыма
Расскажи о вечере, о прекрасном вечере,
о гранатах с трещинами лая вдалеке.
Дерево заката плачет птицей вещею.
Рыбы горлом хлопают в медленной реке.
Выжидают слабые: будет лёд из ландышей,
будет чем изрезаться первому коньку.
Вечер гнется радугой и берется за души,
как за стебли влажные, клянча огоньку.
Грифельно отточены крылья мертвой бабочки.
Не спастись от гибели спичечным теплом.
Вот и пьют по кругу ватное из лампочек...
А слабейший спящий снарядил паром.
И ходило Это вверх и вниз, как дятелко,
с помощью корыта, троса, горбунка,
словно керосинка в слабом спящем спятила,
лопнула, взорвавшись, грудой молока.
Завозились звезды, отверзая глазоньки,
и кометы ласточками расстригали высь.
Похмеляться вышел сам Господь из мазанки.
Петушков космических гребешки зажглись.
Залетали сильные - стало слабым ветрено,
стали рыбы цыпочками мерить мелкоту.
Двинуться гурьбою, дворами и рассветами,
к переправе пьяненьким стало вмоготу.
И пошли с дрекольями, одинокой тыщенкой,
несусветно вопленой, душами гремя.
Ночь в худой дерюге волочилась нищенкой.
Шло косое племя с гною в полымя.
"Рассказать о вечере, о прекрасном вечере, -
загорланил кормщик, тронувшись с ума, -
тем прекрасным вечером помирают певчие,
медленные луны катит Колыма..."
Китеж
Колокола домов и пузыри дерев -
внутри дождя, как бы нефрит в медузе,
летучий тротуар, станцованный до дыр,
и что-то в головах, запутанное в узел,
в глазах мальки, и зонтики что лавры,
ручные часики как лошади несут, -
утопленник любви, плакучая тиара,
неверный Китеж-град, творящий самосуд:
должна войти вода во все зрачки и камни,
во всякий дом войти, во всякую постель,
восстать на площадях рыдающим распятьем -
кастальский дождь, лоза, монументальный лель.
О, с безымянным город обручи:
он девочка, оправленный в скакалку!
В дверях, что отпирают все ключи, -
кормить с ладоней ветреных русалок...
Их губы знают толк в шептаньи гальки
и страх пропасть под скрипки рыбаков.
Сведенный в душу, как медяк на кальку, -
град, падший в золото и грифель облаков.
Он шаткая слеза и пламенный колодезь,
презревший сруб и твердь, он лестница в любовь!
Дается с кровью даже белый лотос.
Наряд, любимая, и гребень приготовь...
* * *
Я горел среди полыни,
будто веточка соломы.
Поезда ходили в мыле.
Свод был звёздами заплёван.
И - не рёбер, ни дыханья,
только ногти в чёрных ступнях,
да мозоли, в полыханьи,
в кровь заласкивали клубни.
От земли воняло жизнью,
копошилось и летало.
Жирный дуб вдали - как грыжа.
На дыбы трава привстала.
Позвонки ломали мраку
серафимы семафоров,
и стремглав к всеместным лакам
рвались перхотные воры:
нереиды и ночницы,
зажигательные моли…
Коли Лазарю не спится -
значит, жив, и значит, болен.
Снова жмурки, песнь чесотки,
и цистерны с жидким хлебом;
чьи-то мокрые колготки
перерезаны, как нервы…
Вот горю. Мне умереть бы.
Я пришёл за этим, Авва.
Не залижешь раны плетью.
Подари мне смерть, как славу.
Мне хотеть уж неохота.
всяк меня кузнечик топчет…
Что Ты скалишься зевотой?
Надоел Тебе я, Отче?
Ноги, ноги, всюду ноги -
чтоб топтать Тебя, как нежить?
Стал один, а было - боги.
Было проще. Легче. Реже.
Я слеза Твоя, не так ли?
Вот, утри её скорее.
Я горю, я тёпл, я пакля,
но волшебней ли пырея?